Другой фабульный стержень романа — мобильная связь. Когда дудаевцы забирают последнее оружие на вверенном Жилину складе, еще перед началом первой войны, Дудаев вынимает маленький мобильник и звонит кому-то: “Мы вышли”, — при этом поглядывая на майора Жилина, словно хочет сказать: “Вот теперь какая связь будет <…> связь в горах”.
Майор запомнил полученный от Дудаева урок и очень скоро сам обзавелся мобильником. По мобильнику звонят Жилину его “подельники” чеченец Руслан и штабной офицер Коля Гусарцев, по мобильнику Жилин связывается с вертолетчиком, обеспечивающим прикрытие груза, по мобильнику звонит каждую ночь жене, по мобильнику получает предупреждение об опасности. Но главное ноу-хау Жилина, связанное с мобильниками, — это покупка большой партии впрок. “Крестьянин за солярку, чтобы хоть как-то оживить в поле трактор <…> все отдаст, — рассказывает Жилин. — С соляркой вместе я предлагал такому крестьянину мобильник… Ему горючка — а мне позарез нужно знать про дорогу и про перекресток, что на подходе к его селу”. И потекла к Жилину информация. По этим же путям шли и звонки Жилина, отслеживающие перемещения пленных солдат.
Не всякий заметит неправдоподобность картины. А вот одного моего коллегу, знающего толк в технологии связи, она поразила: ведь мобильной связи в Чечне до 2002 года попросту не существовало. И первоначально она действовала с большими ограничениями. Лишь в 2004 году они были сняты.
О вводе мобильной связи в Чечне сообщили тогда все газеты.
Для горной войны, впрочем, мобильники и до сих пор малопригодны:
в горах связь очень ненадежна, а чаще всего ее вообще нет. Что же касается Дудаева, то у него, конечно, был не маленький мобильничек, а спутниковый телефон. Размером с нынешний портативный компьютер. В карман не сунешь. У боевиков тоже были, конечно, не мобильные телефоны, а портативные рации и спутниковые телефоны. Крестьянам их не раздашь: слишком дорого, слишком заметно для постороннего взгляда, да и пользоваться непросто.
Я плохо знаю реалии чеченской войны и самой Чечни, но чтобы обратить внимание на несоответствие ряда сюжетных ходов действительности, вовсе не надо быть в Чечне, достаточно изредка читать газеты. Из промахов помельче могу привести такой, который тоже не требует присутствия в Чечне, но лишь некоторого представления о ее географии.
Меня озадачил эпизод, в котором штабной офицер Коля Гусарцев, которому велено отвезти сотню автоматов “горцам, насмерть поссорившимся с Басаевым” и раздать их, продает оружие боевикам, а потом загоняет уазик, перевозивший автоматы, в болото возле дороги, предварительно загрузив машину с помощью боевиков лапшой арматуры и кусками рельсов. Нет, я вовсе не возражаю против такого способа уничтожения улик, как болотная топь. Я даже знаю роман, где лейтенант, продавший партию оружия чеченским террористам, имитирует дорожное происшествие: будто бы грузовик из-за растяпы-шофера съехал в болото. И пока несчастный солдат бежит за подмогой, чеченцы быстро разгружают грузовик, заменив оружие ящиками с металлоломом, после чего машину засасывает трясина.*
Но в том романе действие происходит на Дальнем Востоке, где болот полно, так что к иному поселку и дороги через них приходится прокладывать. На горной же дороге с болотами большая напряженка (а ведь Коля везет оружие горным чеченцам). Зато горы предоставляют куда более простой и правдоподобный способ избавиться от ненужной машины, ставшей уликой: столкнуть ее в ущелье и свалить все на боевиков. Во время войны никто и не полезет в пропасть проверять, чем она была нагружена.
Вообще, штабист Коля Гусарцев совершает странные коммерческие операции. После того как он сбыл чеченцам автоматы и утопил уазик в горном болоте, Гусарцев умудрился продать боевикам целую машину фактически списанных старых солдатских сапог, “целую гору старой кирзы”. “Наши солдаты уже предпочитали берцы, высокие ботинки со шнуровкой на щиколотке, — повествует майор Жилин. — Но <…> чичам в горах и в ущельях именно кирза была нужнее… Сапоги там для них понадежнее ботинок”.
Очень рискованное заявление для служащего на Кавказе майора, хотя бы и складского. Он что, никогда в горах не был? Не знает, что именно сапоги для гор совершенно непригодны: они не держат ногу в шиколотке (легко вывихнуть), подошва скользит на склоне, тяжелы, наконец. “Сапоги в горах не годятся, надо переобуть весь чеченский контингент в теплые, крепкие ботинки” — это признают сами военные в одной из аналитических разработок Генштаба, приведенных газетой “Коммерсантъ” еще в 1995 году <http://www.kommersant.ru>.
Правда, всех не переобули. В результате солдаты переобувались сами, кто как мог. Одни — как герой романа Вячеслава Немышева: “Ботинки купил Ванька на рынке в Грозном. Казенная обувка снашивается в месяц, а чеченцы продают добротные берцы: подошва у них крепкая — год Ванька носит их и до сих пор не стоптал…” <http://magazines.russ.ru>. Другие — так, как это описано в воспоминаниях героя России Альберта Маратовича Зарипова “Первомайка”. Офицер, противостоявший радуевцам и получивший в этом бою серьезное ранение, зло иронизирует над тыловым “генералом от безопасности”, пытающимся объяснить журналистам, отчего это убитые радуевцы оказались без обуви: “Оказывается, для быстроты передвижений радуевцы перед прорывом разулись и босиком бежали по снегу, а пораженные очередным чеченским коварством наши солдаты так и не смогли догнать убегающих босых боевиков. По скудости ума ему (генералу. — А. Л.) было невдомек, что российские солдаты по причине своей бедной и плохой экипировки с большим удовольствием снимали добротные ботинки с уже убитых боевиков и тут же на поле боя надевали теплую трофейную обувь, забрасывая подальше промокающие и тоненькие сапоги, выданные государством на два года” <http://mosvoku.narod.ru>.
Так что вряд ли бы удалось оборотистому Косте Гусарцеву впарить боевикам машину старой вонючей кирзы, да еще получить за нее приличные деньги. А ведь один из ключевых эпизодов: именно в момент передачи денег Гусарцеву полевым командиром в чеченца стреляет русский контуженный солдат и прошивает автоматной очередью самого Гусарцева. И вопрос, почему солдат стрелял в Гусарцева, Жилину не дает покоя. И правильно: от разгадки зависит жизнь самого Жилина.
Подобные небрежности и неточности — первое, что бросается в глаза читателю, и, я думаю, Маканину еще очень долго будут предъявляться разные упреки. Страшно подумать, сколько неточностей обнаружат там сами участники чеченской войны. Я уже не говорю о кавказцах… Один мой знакомый кавказец, живущий в Москве, образованный, умный человек, по моему совету начал читать роман и, прочтя первую сцену, бросил. “Фальшивая сцена, — был его приговор. — Не верю я, что русские солдаты, остановленные боевиками, будут выставлять голые задницы с борта грузовика и орать „по чичам огонь!”, как бы пьяны они ни были. Вмиг протрезвеют. Сообразят, что надо не штаны снимать, а автоматы хватать. Но уж что точно — боевики не стерпят этих голых задниц, выставленных в их сторону. Автор, видимо, не понимает, что это очень жестокое оскорбление для кавказца. Это вызов. Как пощечина для русского дворянина, после которой дуэль неизбежна. А Мышкиных среди боевиков не водится”.
Повторю: я плохо знаю реалии чеченской войны и уверена, что перечисленными мною ляпами дело не исчерпывается. Но и этого достаточно, чтобы понять: бессмысленно искать в романе Маканина реалистическое изображение этой войны.
Вопрос, однако, в том, почему такое количество неточностей допускает Маканин. Я с трудом верю, что писатель не мог узнать о положении с горючим в Чечне или состоянии мобильной связи в республике. (Психологию кавказцев изучить, конечно, сложнее.)
Если же сюжетная конструкция, покоящаяся на мнимом допущении, оказывается для писателя более привлекательной, чем реальность, имеет ли он право пренебречь реальностью? Ну, скажем, ввести мобильную связь в Чечне или придумать дефицит топлива?
Большинство читателей ответят на последний вопрос отрицательно (и я тоже). Однако я не могу не поставить следующего вопроса: а имел ли право Маканин выдумать древнего чеченского бога по имени Асан? Тут, видимо, многие задумаются.
Забавно, что никто из рецензентов, включая Андрея Немзера, не усомнился ни в том, что в пантеоне языческих чеченских богов присутствует эта хищная двурукая птица, которой приносят кровавые жертвы, ни в том, что повсеместно звучат по рациям боевиков позывные “Асан хочет крови” — когда надо разгромить русскую колонну и “Асан хочет денег” — когда можно получить выкуп.
Признаться, я и сама повелась было на эту выдумку. Мифология вайнахов мне неизвестна. Почему бы в самом деле не быть такому божеству? Период язычества проходили все народы. Однако захотелось узнать об Асане подробнее.
И тут обнаружилось, что не только энциклопедии молчат о его существовании — никаких следов Асана нет ни в обстоятельной книге “Вайнахи” Г. Анчабадзе, где скрупулезно перечисляются имена языческих божеств. Ни в классическом труде историка и этнографа XIX века Б. К. Далгата “Первобытная религия чеченцев и ингушей” (М., 2004). Ни в исследовании Х. З. Бакаева “Языческие боги вайнахов” (Грозный, 1988). Зато во всех работах приводится один и тот же языческий пантеон: Деала, Ту-шоли, Мятцил, Сиели, Ерды, Молыз-Ерды и др.
Почему же Маканину потребовалось выдумать божество, а не воспользоваться уже имеющимися? Заметим, что не сам Жилин вываливает на читателя эту байку про Асана, — о нем рассказывает нелепый генерал Базанов, старый чудак, отставленный от дел и увлекшийся чтением книг по истории народа, с которым приходится воевать (а уж откуда он такое вычитал — рассказчику неизвестно).
Дело в том, что реалистический роман — лишь оболочка для притчи, которую на самом деле создал Маканин. И в основании притчи должен быть миф, символ. Старый миф не пластичен, он сопротивляется новому содержанию. Среди вайнахских богов трудно найти такого, какой нужен Маканину в качестве символа. А нужен ему двусмысленный бог, который требует крови. Даже когда боевики меняют девиз “Асан хочет крови” на “Асан хочет денег”, маканинское коварное божество не допускает, чтобы деньги не окрасились кровью.